Григорьев Апполон - Письмо К M П Погодину От 26 Августа - 7 Октября 1859 Г
Аполлон Григорьев
Письмо к M.П.Погодину от 26 августа-7 октября 1859 г.
Авг 26 . Полюстрово {1}
Не имея покамест никаких _обязательных_ статей под руками, я намерен
изложить вам кратко, но с возможной полностью, все, что случилось со мной
внутренне и внешне с тех пор, как я не писал к вам из-за границы. Это будет
моя исповедь - без малейшей утайки.
Последнее письмо из-за границы я написал вам, кажется, по возвращении
из Рима. {2} Кушелев дал мне на Рим и на проч. 1 100 пиастров, т. е. на наши
деньги 1 500 р. Из них я половину отослал в Москву, обеспечив таким образом,
на несколько месяцев, свою семью, да 400 пошло на уплату долгов; остальные
промотаны были в весьма короткое время безобразнейшим, но благороднейшим
образом, на гравюры, фотографии, книги, театры и проч. Жизнь я все еще вел
самую целомудренную и трезвенную, хотя целомудрие мне было физически страшно
вредно - при моем темпераменте жеребца: кончилось тем, что я равнодушно не
мог уже видеть даже моей прислужницы квартирной, сьоры Линды, хоть она
была и грязна, и нехороша. _Теоретическое_ православие простиралось во мне
до соблюдения всяких постов и проч. Внутри меня, собственно, жило уже другое
- и какими софизмами это другое согласовалось в голове с обрядовой
религиозностью - понять весьма трудно простому смыслу, но очень легко -
смыслу, искушенному всякими доктринами. В разговорах с замечательно
восприимчивым субъектом, флорентийским попом, {3} и с одной благородной,
серьезной женщиной {4} - диалектика увлекла меня в дерзкую
последовательность мысли, в сомнение, к которому из 747 1/2 расколов
православия (y comptant {считая (франц.).} и раскол официальный) принадлежу
я убеждением: оказывалось ясно как день, что под православием разумею я сам
для себя просто известное, стихийно-историческое начало, которому суждено
еще жить и дать новые формы жизни, искусства, в противуположность другому,
уже отжившему и давшему свой мир, свой цвет началу - католицизму. Что это
начало, на почве славянства, и преимущественно великорусского славянства, с
широтою его нравственного захвата - должно обновить мир, - вот что стало для
меня уже не смутным, а простым верованием - перед которым верования
официальной церкви иже о Христе жандармствующих стали мне положительно
скверны (тем более, что у меня вертится перед глазами такой милый экземпляр
их, как Бецкий, {5} - этот пакостный экстракт холопствующей, шпионничающей и
надувающей церкви), - верования же социалистов, которых живой же экземпляр
судьба мне послала в лице благороднейшего, возвышенного старого ребенка
изгнанника Демостена Оливье, - ребяческими и теоретически жалкими.
Шеллингизм (старый и новый, он ведь все - один) проникал меня глубже и
глубже - бессистемный и беспредельный, ибо он - жизнь, а не теория.
Читали вы, разумеется, брошюру нашего великого софиста: "Derniers mots
d'un Chretien ortodoxe"... {"Последнее слово православного христианина"
(франц.).} {6} Она, кстати, попалась тогда мне в руки, и я _уразумел_, как
он себя и других надувает, наш милейший, умнейший софист! Идея Христа и
понимание Библии, раздвигающиеся, расширяющиеся с расширением сознания
_общины, соборне_, в противуположность омертвению идеи Христа и остановке
понимания Библии в католичестве и в противуположность раздроблению Христа на
личности и произвольно-личному толкованию Библии в протестантизме - таков
широкий смысл малой по объему и великой по содержанию брошюрки, если
освободить этот смысл из-под спуда византи