Григорьев Владимир - Образца 1919-Го
Владимир ГРИГОРЬЕВ
ОБРАЗЦА 1919-ГО
Эх, расплескалось времечко крутой волной с пенным перекатом! Один вал
лопнул в кипении за спиной, другой уж вздымается перед глазами еще выше и
круче. Держись, человечишка!
Но как ни держись, в одиночку мало шансов уцелеть. Шквальная
ситуация. И крупная-то посудина покивает-покивает волне, глядь, а уж
нырнула ко дну, с потрохами, с мощными механизмами, со всем человеческим
составом. В одиночку, поротно, а то и всем полком списывал на вечный покой
девятьсот девятнадцатый год.
Пообстрелялся народ, попривык к фугасному действию и перед
шрапнельным действием страх потерял. Пулемет "максим", пулемет "гочкис" -
въехали в горницы, встали в красных углах под образами, укрылись
холстинами домоткаными. Чуть что - дулом в окошко, суйся, кому охота
пришла. А пуля не остановит, так, ах, пуля дура, а штык молодец! Такое вот
настроение.
Что делать, кому богу душу дарить охота? Инстинкт самосохранения.
Выживает, как говорится, сильнейший. А кто сильнейший? Винт при себе, вот
ты и сильнейший в радиусе прицельного огня.
Да и так не всегда. Случится, так и организованная вооруженность не
унесет от злой беды. Вот они, пятьсот мужиков, один к одному, трехлинейка
при каждом ремне болтается, и командир парень что надо, глаз острый, и
своему и чужому диагноз в секунду поставит, да толку-то? С противной
стороны штыков раза в три поболе, на каждый по сотне зарядов, и кухня
дымит; вон на лесочке похлебкой-то как несет, зажмуришься. А тут вот
пятьсот желудков, молодых, звериных, и трое суток уж чистых, как душа
ангела-хранителя. Защитись-ка!
Пятьсот горластых, крепких на руку, скорых на слово, с якорями на
запястьях, с русалкой под тельником - мать честная, не шути, балтийские
морячки, серьезный народ, и в душе каждого, над желудочной пустотой, как в
топке, ревет одно пламя:
- Вихри враждебные!..
Нет, не до шуток нынче. Пятьсот - много, а было бы две тысячи штыков,
да сабли прибавь, где они? Ржавеют в сырой земле. Пали товарищи на прорыве
к новой жизни, остались в жнитве, по болотам, в лесах, на полустанках.
Теперь и оставшимся черед пришел. Колчак с трех сторон, а с четвертой -
болото, ложкой не расхлебаешь, поштучно на кочках перебьют с аэропланного
полета. Велика, как говорится, Сибирь, а ходу нет, хоть тайга за спиной.
Встало проклятое болото поперек спешного отступления, как кость поперек
горла.
Отрыли моряки поясные окопчики, погрузились в землю, ждут. Вечер на
землю пал, звезду наверху вынесло; минует осенняя ночка, а поутру и
решится судьба балтийского полка. Плеснут русалки на матросской груди в
последний раз вдали от родной стихии и камнем пойдут на дно. Ясно.
Без боя швартоваться на вечный причал, однако, никто не собирается.
Такого в помине нет. Характер не позволяет. Последний запас - пять
сбереженных залпов, гранаты в ход, потом штыковую на "ура" - иначе никак.
Вечерняя полутень все гуще наливается синевой, одна за другой
прибывают звезды на небесном куполе, чистенькие - заслуженным отдыхом веет
с далеких созвездий.
- Хороша погода, - сожалея, вздохнул матрос Федька Чиж со дна окопа.
Он устроился на бушлате, заложив руки под голову, считал звезды. Других
занятий не предвиделось.
- Погода хороша, климат плох, - мрачно отозвался комендор Афанасий
Власов, - пора летняя, а тут лист уж сжелтел. Широты узки.
- Перемени климат, Фоня! - крикнул вдоль траншеи наводящий Петька
Конев. - Момент подходящий. Потом поздно будет.
- Да, климат, - сказал Чиж. - Плавал я по Сред
